И наконец, вещь невероятная в те дни, каким-то непостижимым образом – никто до сих пор не знал, каким именно, – ей удалось убедить Сёгуна Торанагу сделать ее старшего сына самураем. За короткое время ее другие сыновья достигли процветания: кораблестроители, торговцы рисом, саке, пивовары – их потомки сегодня владели или тайно контролировали широкую сеть самых разных предприятий. Через несколько лет она получила разрешение для самурайской ветви своего рода принять имя Симода. Теперь Симода были потомственными даймё небольшого, но благоденствующего удела, носящего то же имя, в Изду. Это она выбила надпись над воротами Йосивары: «Страсть не может ждать, она должна получить удовлетворение». Ей было девяносто два года, когда она умерла. Как мама-сан она носила имя Гъёко, госпожа удача.
– Сея, – произнесла Мэйкин между судорожными всхлипываниями, – пожалуйста, посоветуйте, что мне делать, прошу вас.
– Вы должны подождать, госпожа, набраться терпения и ждать, – нерешительно проговорил он, все еще не снимая маски обеспокоенности. Он сразу отметил, что хотя плач был громким и разрывал сердце, ее глаза были более безжалостными, чем он мог припомнить.
– Ждать? Чего ждать? Разумеется, ждать, но что еще?
– Мы… мы еще не знаем… не знаем всех подробностей, госпожа, того, что случилось. Прошу прощения, но есть ли хоть какая-нибудь возможность, что госпожа Койко может оказаться участницей заговора? – спросил он, поворачивая нож в открытой ране просто ради того, чтобы повернуть его. Хотя Гъёкояма и не располагали доказательствами, Мэйкин подозревалась в опасных симпатиях делу сонно-дзёи и связи с Вороном – вопреки их осторожным предупреждениям, – это было еще одной причиной, по которой ей посоветовали приобретать рис будущего урожая: это было не только дальновидным капиталовложением, но также и подконтрольным банку залогом на тот случай, если ее обвинят и осудят.
– Койко в заговоре? Моя красавица, мое сокровище? Конечно же, нет, – выпалила Мэйкин. – Разумеется, нет.
– Мэйкин-сан, когда князь Ёси вернется, нет сомнения, что он пошлет за вами, ибо вы ее мама-сан. В случае, прошу прощения, в случае, если враги нашептали ему на вас, было бы мудро подготовить… подготовить знаки… вашего уважения.
Ни одной из женщин не нужно было спрашивать, Какие враги? Успех повсюду плодил зависть и тайную ненависть – особенно среди ближайших друзей, – а в Плывущем Мире, мире женщин, это проявлялось сильнее, чем где бы то ни было. А им обеим сопутствовал успех.
Мэйкин уже преодолела первое потрясение, и теперь ее разум сосредоточенно отыскивал средства спасения – на случай, если у Ёси есть подозрения, или Койко обвинила ее, или у него есть доказательства, что они обе, и она и Койко, поддерживали сонно-дзёи, сиси и знали Кацумату. Спасения, по сути, не было, нельзя было ни поменять имя, ни скрыться, страна Ниппон была слишком хорошо организована. По всей земле десять глав семей образовывали круг низшего порядка, отвечавший за их собственное поведение и законопослушание, десять таких групп образовывали следующий круг с теми же обязанностями, десять этих – еще один, и так далее, до верховного повелителя, дающего им закон: даймё.
Ей некуда бежать, негде прятаться.
– Что я могла бы предложить такому великому князю, как Ёси? – хрипло спросила она, испытывая невыразимую дурноту.
– Может быть… может быть, сведения?
– Какие сведения?
– Я не знаю, прошу прощения, – ответил он с притворной печалью. Завтра все уже может быть по-другому, сегодня же он еще должен притворяться, сохраняя им лицо, что бы ни думал при этом о их глупости. Глупо соединять бунтовщичество с пенисом, особенно когда обладающих последним сиси так мало, большая их часть рассеяна или убита и они продолжают совершать единственный грех, которому нет прощения: терпят поражение. – Я не знаю, госпожа, но князь Ёси должен быть обеспокоен, крайне обеспокоен тем, что намеревается делать флот подлых гайдзинов. Они ведь готовятся к войне, neh?
Он заметил, что, едва он произнес это, взгляд Мэйкин стал тверже кремня и уперся в Райко, которая тут же слегка порозовела. А, радостно подумал он, они уже знают – да и как им не знать, ведь они спят с ненавистными гайдзинами! Клянусь всеми богами, если боги существуют, то, что им известно, разумеется, должно быть без промедления пересказано Гъёкояме.
– Такое известие могло бы… нет, даже наверняка уймет его боль, – сказал он, кивая с мудрым видом, как и пристало банкиру. – И вашу тоже.
В ста шагах от них в небольшом домике, уютно расположившимся в том же саду, сидел, скрестив ноги, Филип Тайрер, вымытый, плотно поевший и выпивший изрядное количество саке, в одной юкате, накинутой на голое тело; сидел и умирал от наслаждения. Фудзико сидела на коленях позади него; ее опытные пальцы массировали его шейные мышцы, выискивая точки боли-удовольствия. Она была в ночной юкате, ее волосы рассыпались по плечам и падали за спину. Фудзико придвинулась ближе и осторожно сжала зубами мочку уха, рядом с серединой, где находились волшебные точки. Ее язык стократно усиливал наслаждение.
Пальцы чувственно скользнули к плечам, не замедляя движений, прогоняя из головы заботы, мысли о встречах с сэром Уильямом и Сератаром, во время которых он помогал своему шефу справиться с этим французом и его постоянными, идущими от врожденного коварства и изворотливости попытками выгадать какие-то мелкие преимущества, когда, давайте скажем прямо, думал он тогда про себя, у этого слизняка только и есть что два посредственных суденышка, тогда как у нас здесь целый флот линейных кораблей и служат на них настоящие ребята, а не какие-нибудь лизоблюды!
Он записывал все на бумагу, потом перелагал два альтернативных военных плана на правильный английский и французский для их правительств и на более простой язык приказов для адмирала и генерала; время летело незаметно и голова болела все сильнее. А вот Андре действительно блестяще проявил себя на утренней встрече, он прекрасно подготовился и без конца предлагал идеи и даты, направляя обоих министров к взаимному соглашению и принятию решений, которые все четверо поклялись держать в тайне.
Потом наконец-то он выскользнул из миссии, перешел мост и постучал в дверь, которую тут же открыла ему сама Райко. Его приняли с поклонами, проводили через сад, вымыли и накормили, но до этого Райко начала относиться к нему так, как было должно относиться к важному чиновнику.
Давно, черт подери, пора, подумал он, весьма этим довольный; каждый его нерв был созвучен движениям пальцев Фудзико…